Наш депутат пошел наперерез. «Девушка, здравствуйте, Вы живете в нашем городе? — сходу начал он. — Быть может, Вы ищите работу, или Вам негде жить?» Если бы он спросил, который час, или сморозил еще какую-то традиционную глупость, то девушка, скорее всего, прошла бы стороной. Но вопросы, заданные ей, больше походили на залп торпед, которые попали точно в цель…

Немолодые мужчины, за плечами которых маячат «свечные заводики», крупный (или средний) счет в банке, неплохой пик карьеры и удачное стечение обстоятельств, все чаще и чаще ищут успокоения в неглубокой ложбинке, пролегающей меж юных грудей. Лет 15–20 тому назад об этом даже страшно было подумать! Лицо, собирающееся делать карьеру, должно было блюсти кодекс чести представителя партийно-государственной номенклатуры. Это значит, что он должен был быть примерным семьянином, честным мужем, заботливым отцом или братом, олицетворяя собой фундамент ячейки общества.

И неважно, что свои семейные обязанности, будучи вечно занятым, он уже давно не исполнял. И неважно, что со своей супругой он ложился в одну постель, как с большим «плюшевым мишкой», обнять которого можно, но все остальное делать совсем не хочется. И неважно, что он был отцом лишь в краткие минуты быстрого завтрака, изучая детей своих сквозь прорезь между своими бровями и краем газеты. И неважно, что своего брата-алкоголика он уже давно перестал вытаскивать из трясины. Важно было другое: он принадлежал к сонму избранных и жил по законам номенклатуры.

Ему могла нравиться его секретарша, если ее подбирал он, но поскольку чаще всего она выходила из недр Конторы Глубокого Бурения (КГБ), то иметь с ней что-то общее было нельзя не потому, что он боялся, а потому, что она была столь безобразной, что для проникновения в ее лоно нужно было выдуть ящик превосходного армянского коньяка, закусив его изрядным количеством лимонов.

Если он был причастен к высшему партийному ареопагу, то его потускневший взор время от времени привлекали невероятные в своей прелести филейные места разного рода подавальщиц и медсестер. Но и здесь витало незримое табу, ведь им даже уединиться было негде — повсюду зияли черным глазом камеры слежения, да бесшумно вертелись огромные бобины записывающих устройств. Советская партийно-государственная номенклатура была импотентна по определению. Отголоски импотенции находили свое выражение в речах крупных, средних, мелких и мельчайших вождей. Так их спичи были переполнены странными глаголами: «поднять вопрос», «углубить его значение» «довести суть до каждого», «заострить проблему», «снять напряжение». А вот «мягкотелость», «нерешительность», «расхлябанность» не поощрялись, ибо они, по сути своей, олицетворяли не мужское, но женское начало.

«Возбуждая», «поднимая» и «заостряя», они должны были «подтолкнуть» массы к взаимопониманию, заключив это сближение в чеканный лозунг: «Народ и партия — едины!» Рыхлая и инертная масса сама нуждалась в возбуждении. Особенно сильно ее возбуждали призывы ЦК КПСС… Как вдруг все это кончилось. Но еще понадобилось немало времени, чтобы осознать: за роман с секретаршей ничего не будет! Из партии не исключат, должности не лишат, итоги приватизации не пересмотрят. Конечно, номенклатура подошла к этому не в одночасье. Поползновения наблюдались и раньше. Мало того, они даже находили свое воплощение. На большие экраны Родины вышли такие фильмы, как «Забытая мелодия для флейты», «Любовь с привилегиями», «Осенний марафон», «Зимняя вишня». Но если вчерашний номенклатурный импотент вдруг осознал, что он свободен и теперь может не только говорить о «возбуждении», «заострении» и «удовлетворении», но и на деле возбуждаться, заостряться, и удовлетворять, то дремать, порыкивая и похрапывая в ночи, перестали и «плюшевые мишки», т. е. жены номенклатурных работников. Если раньше они твердо знали, что попытки суженого пойти налево неизбежно предотвратит партия, то теперь партия оказалась не при делах, и суженый мог куролесить до потери либидо. Именно эти вчерашние «плюшевые мишки» потребовали своего места под солнцем. Они не просили любви, ибо за время, в течение которого соблюдались морально-нравственные принципы, они порядком задубели, они просили компенсации за то, что в период, когда суженый делал карьеру, им пришлось играть роль жены Цезаря, которая, как известно, находится вне подозрений. Кстати, многие из них за то время, пока суженый «шел в гору», спились, подурнели, состарились, утратили вкус и радость жизни. Началась эпоха великих разводов, благо бегать за разрешением в обком (райком, партком и т. д.) для этого было уже не надо. Но что номенклатура! Седина в бороду, бес в ребро затрагивали и другие слои населения. И явление это было тесно связано с реалиями советской действительности. Мужчина, вплотную приблизившийся к пятидесяти, вдруг неожиданно влюблялся в двадцатилетнюю красотку. И неважно, встретил ли он ее на работе или в автобусе (трамвае, троллейбусе, метро, электричке), он терял разум, совершал глупые поступки, дарил цветы этой вертихвостке, хотя уже давно не дарил цветы своей жене, с которой прожил не менее двадцати лет. Он резко становился другим, словно менял кожу, будто заново родился… Они кружились в водах теплой реки, и он чувствовал, как в нем возбуждаются буквально все нервные окончания. Он изучал каждый изгиб, каждый уголок ее тела. Они были так естественны, что он даже и не понял, как ее губы оказались у его губ. Как они прикасались к нему, чуть скользя, разделяемые крупинками легкой воды. В голове пронеслись мгновения первой любви, первых поцелуев, томительных вздохов, а на фоне темнеющего неба руки сплетались, как ветви, и тела стали гибкими, словно в один миг приняли форму друг друга. Куда девался его пивной животик! Куда девались привычные жесты, знающие, где находятся заветные кнопки на женском белье! Он словно родился заново. Он изучал то, что знал давно, но к тому, что он знал, он уже привык, а к тому, что испытывал сейчас, он подошел оттуда, где об этом рассказывают только легенды… После первых поцелуев, цветов, свиданий, кафешек наступает суровая реальность. Она омерзительна своей пошлостью! «Куда мне ее отвезти, куда мне с ней пойти?» — рассуждает седовласый ловелас, вдруг обретший второе дыхание молодости. Он судорожно тискает в руках свой телефон, решая, кому из друзей позвонить. Кто не проболтается, не предаст, а главное — у кого есть «площадка», где они могут провести время в уединении. Как вдруг выясняется, что нет ни неболтливых друзей, ни тем более друзей с «площадками». Зато есть суровая действительность — двухкомнатная квартира, в которой они с женой («плюшевым мишкой») прожили, как старик со старухой, тридцать лет и три года. И у него нет альтернативы, а зарплата его — увы, не только находится под контролем у «плюшевого мишки», но не так велика, чтобы позволить себе роскошь интимного уединения. Даже заначки уже известны не только жене, но и детям, даже теща однажды брала оттуда «штуку», правда, вскоре положила обратно.

И разрывается сердце, и бьется аорта, и хочется дышать, но нет воздуха, нет сил. SMS, приходящие иногда после полуночи, настораживают супругу, как всевидящего Аргуса. И он, отвечая на ее вопрос: «Кто там?», Неизменно врет, что это рекламная акция сотового оператора, или это «по работе». Если ты прожил с супругой лет 10–15, то бессмысленно что-либо от нее скрывать. Она знает: SMS прислала какая-то глупая девчонка. Но не надо мешать. Суженый все равно живет в клетке, выхода из которой нет. И он сам понимает, что клетка эта — два шага налево, два шага направо.

Как-то раз, проснувшись рано утром, когда рассвет еще только пялил синие очи в окна, он вдруг похолодел. Он представил себе, что завтра бросит всю ту рутину, в трясине которой тонул вот уже какой год и уйдет! Уйдет к той, которая ласкает его светлым шелестом пепельных волос, журчащими перекатами голоса, манит голубыми глазами, к той, что прикасается своими руками к его рукам и уносит в смертельную даль. Даль, из которой не будет возврата. Он перестанет врать, он будет самим собой, он сумеет напрячь все свои связи, хотя многие из них являются связями лишь в его воображении, чтобы начать все с начала. Она годится ему в дочери, но он не воспринимает ее как дочь. Она для него, как молодая женщина, но он с трудом преодолевает свою неловкость. Он, привыкший отвечать на все вопросы жены лишь однозначно, вдруг начинает понимать, что и думать стал однозначно. А она — амплитуда юности — зовет и манит, мерцает и дышит такими ароматами, что сводят его с ума. Она ничего ему не говорит, а он все время ловит себя на мысли, что через секунду перейдет на нравоучения, которые еще только сегодня утром бросал вслед своей убегающей дочери… Они лежали вдвоем на песке. Она так постелила короткое покрывало, чтобы они уместились на нем вдвоем, но он сидел в стороне, не решаясь присесть рядом. Ему казалось, что если он окажется рядом, то своей величиной (в смысле возраста и опыта) просто растворит ее в себе. Он не решался, как вдруг ее прохладная рука привлекла его к себе. Он лег неловко, и волосы его оказались на песке. Она слегка улыбнулась и так привычно, словно делала это всегда, подложила свою руку ему под голову. «Ты будешь весь в песке», — сказала она таким тоном, словно оберегая его, как в давние-давние времена оберегала его мать. И холод страшным веретеном вдруг высверлился в нем! Он подумал, что… мама вернулась. Где бы она ни была. Далеко от места, где он жил сегодня, в иных мирах, в разлуке, она вернулась… А вот один, да разве только один бизнесмен, сумел откупиться от «плюшевого мишки». Он отдал ей свою роскошную квартиру, машину, оставил счет в банке и вернулся к той, которая пришла. У него не было проблем, ибо он решал их с помощью денег. Он купил ей квартиру, он регулярно дарил ей дорогие наряды и украшения. В ответ она ублажала его такими ласками, что ему часто казалось, что она не могла всему этому научиться в силу своего юного возраста. И под видом этой сказочной гурии, скрывается многоопытная женщина, которая пришла, чтобы дать ему некий урок или, может быть, утолить свою страсть, страсть перерожденного «плюшевого мишки». А тот, у которого не было возможности оказаться с нею, как в раю, ибо не было ни места, ни денег, все терзался сомнениями, полагая, что это просто увлечение, которое рано или поздно пройдет. Он чуть ли не ногтями пытался содрать с себя запах ее духов, он всячески боялся невероятной проницательности «старой супруги», которая, вдруг узнав о его неожиданном увлечении, расскажет о всех его слабостях и пороках. Он почему-то верил, что этот рассказ повергнет в шок его новую пассию, и она навсегда отвернется от него…

И он подумал, почему бес бьет под ребро, ведь она — из ребра, и почему, когда седина — тогда и борода, которую он так и не решился отрастить. Но ведь ребро у древних переводилось еще и как жизнь. Так может, бес искушал его переменить образ жизни, но мудрее оказалась седина…